Мы живем как бессмертные. Владислав Троицкий

Со своими актерами я непременно обсуждаю, как мне кажется, очень важную тему. Дело в том, что мы в большинстве своем живем так, словно мы бессмертны. Мы боимся смерти, а потому делаем вид, что ее не существует. Мы живем так, словно впереди бесконечность – и потому теряем свою жизнь ежесекундную. Мол, жизнь – это еще долго, это еще когда-то. И, поскольку у нас есть бесконечность, можно, как страус, прятаться от реальности.

Я не хочу здесь воспевать смерть, но она — одна из самых важных составляющих жизни. Одна из проблем и европейского, и нашего культурного кризиса в том, что мы находимся в зоне вульгарного атеизма. Раньше религиозное сознание давало какую-то культуру взаимоотношений со смертью. Понятно было, кто ты и что ты, к чему ты готовишься. Да, это страшно и больно, но хотя бы обоснованно.

Если 50-60 лет назад человек умирал в кругу семьи, это была норма. Когда близкие окружали и провожали своих стариков, это было естественным течением жизни. Сегодня же мы стыдимся этого – настолько некомфортно, неприлично умирание. Поэтому мы пытаемся поскорее спрятать своих мертвецов – хосписы, госпитали… Лишь бы с глаз долой и из сердца вон.

У нас это ощущается ярче, чем в Европе. Звучит грубо, но у нас очень некомфортная процедура похорон, словно ты делаешь что-то неприличное и пытаешься побыстрее закончить. Нет ни трепета, ни торжественности.

Когда умер мой отец, я столкнулся со всей нелицеприятной процедурой. У тебя трагедия, у тебя серьезная внутренняя драма, но ты вынужден действовать в каком-то угаре. Ты должен срочно выбивать место на кладбище, вокруг тебя какие-то уроды, которые говорят абсолютно несвоевременные гадкие вещи и на каждом шагу требуют от тебя денег. Во всем этом присутствует какая-то глобальная ложь. И в этой лжи у тебя нет ни секунды, чтобы по-настоящему принять таинство смерти.

У нас очень некомфортная процедура похорон — словно ты делаешь что-то неприличноеОбщество навязывает нам уродливое отношение к ней. Стоит только взглянуть на наши кладбища: от всех искусственных цветочков и ужасной пластмассовой бутафории до гранитных памятников. Причем они выглядят одинаково ужасно как на дешевых кладбищах, так и на дорогих. Но, если ты смотришь на старые кладбища где-то на Корсике, ты понимаешь: изначально кладбище — это храмовое, священное пространство.

Проблема такого отношения к смерти актуальна не только для нас, но и для Европы – и даже для всего западного мира. На эту тему мы когда-то общались с бывшим послом Германии Дитмаром Штудеманом. Он говорил, что из-за этой потери священности смерти, западное общество очень сильно потеряло понятие священности жизни.

Тот вульгарный атеизм, о котором я говорю, определяет контекст современной культуры. Церковь вроде функционирует, но не является ориентиром. Мы живем в безвременье, где стерты главные маркеры. Настоящее искусство всегда находится между Эросом и Танатосом – Любовью и Смертью. Сегодня и то, и другое максимально девальвировано. Танатос превращен в какой-то постыдный ритуал, а Эрос опошлен медиа. У тебя нет времени на передышку: разрываясь между двумя искаженными ключевыми полюсами, ты не можешь определить координаты своего сегодняшнего дня.

Когда на Майдане произошли первые убийства, люди, участвовавшие в революции, осознали, что смерть рядом. Появилось какое-то колоссальное духовное напряжение. Человек понимал, пусть ему и страшно, но это уже стало частью его жизни. Появился определенный настрой.

Сегодня же нас приучают к обыденности и никчемности смерти. Мы слышим статистику: «За последний день проведения АТО погиб один человек». Намерения, казалось бы, благие — чтобы мы не забывали о тех, кто сражается и погибает за нас, но это настолько обезличено, что теряет всякий смысл. А если к этому добавить статистику детей, умерших от рака, и людей, погибших в ДТП, то в сознании отпечатывается безразличная бюрократическая картина, не имеющая ничего общего с реальной жизнью и смертью.

Казалось бы, это какая-то философская абстрактная вещь, но именно из-за этого мы теряем вкус каждого своего дня.  И тут не о смерти речь, а о десакрализации жизни, которая рассеивается, как песок. Как пел Скрипка когда-то: «Летять, летять роки, біжать за днями дні, і ось уже сьогодні середа…»

Думаю, напомнить об этом сакральном значении жизни и смерти способно искусство. Само понятие «катарсис» (неважно, в театре, музыке или литературе) означает соприкосновение с чем-то настоящим. Означает, что высказывание художника попадает напрямую в твое сердце. Ты находишься в этом потоке смыслов, ты можешь быть сентиментальным, могут быть слезы – и этих переживаний не нужно стыдиться. Это то, что и делает нас людьми.

Я сам недавно столкнулся с таким явлением. Для будущей постановки в Таллине перечитывал «Три товарища» Ремарка и снова вспомнил свои юношеские ощущения от этой книги. Это гимн любви и гимн смерти, история, с одной стороны, о трагичности смерти, а с другой – о том достоинстве, с которым персонажи преодолевают трагедию. Это, кажется, одно из переживаний, которых нам не хватает.

В связи с этим хочется сказать: когда человек попадает в тяжелую ситуацию, связанную со смертью, относитесь к нему бережно. Попробуйте не потерять достоинство в уродливой суете, которая развернется вокруг вас. Не опошляйте таинство смерти формальными вещами. Сам знаю, как иногда в такие моменты не хватает трезвых слов или простой улыбки, взгляда. Берегите друг друга.

Источник